Мы, утонувшие - Страница 145

145

А Исаксену было чем хвастать, и с каждым днем поводов становилось все больше. Шкипер пакетбота Асмус Николайсен, с которым они беседовали, пока шли по заливу Смоланс, нашел его человеком прямым и знающим, жадно интересующимся всем на свете, да этот чужак с экзотичной внешностью, не вполне укладывающейся в рамки общепринятых стандартов, скоро уже знал о почтовом судоходстве больше самого шкипера. Исаксен был явно не новичок в море и, умело помогая на борту, умудрился не запачкать красивый костюм, что еще больше усилило уважение Николайсена, поскольку моряки ценят чистоплотность.

Всех интересовал главный вопрос: сможет ли Исаксен договориться со вдовами?

Но сначала он обратился к нам. Прошелся по гавани, посидел на лавках со старыми шкиперами. Постучался в двери брокерских контор: заходил, приподнимал шляпу и в первую очередь сообщал, что он нам не конкурент, что приехал не с целью шпионажа. Он приехал, потому что почувствовал: наш город — сообщество. Лишь вместе, отложив в сторону взаимные придирки, короче говоря, лишь мысля широко, город сможет выстоять в будущем.

Мы словно вновь услышали Альберта, его речь у монумента. Это было всего несколько лет назад, но казалось — прошли сотни лет, и мы поняли: в тот день в гавани, в 1913 году, окончилась целая эпоха, а ни один из нас этого и не заметил.

В словах Исаксена заключалось колдовство: он заставил нас посмотреть на все со стороны. Кооперативное судовладение помогло нам проделать длинный путь. Но время малых денег прошло. Речь шла о капиталах иного масштаба, нежели могли предложить служанка, юнга или даже умелый шкипер. Нужны были инвестиции, а большие инвестиции требуют больших денег. Капитал же в городе имелся. Надо было только его привлечь.

— Я предлагаю сосредоточить капитал города в нескольких руках. Это единственный путь сохранить судоходство и контроль над ним в Марстале.

На что он намекал? Некоторые полагали, что все это слишком сильно напоминает прожектера Хенкеля, обещавшего нам полмира, а вместо того обокравшего. Но было очевидно, что в случае с Исаксеном все как раз наоборот. Он не хотел наших денег. Он хотел быть нашим компасом. Хотел указывать курс не одной судоходной компании, а всему городу.

И лишь в одном месте Исаксен натолкнулся на враждебность. Во время встречи с Кларой Фрис. Он подготовился и не смутился, обнаружив молодую, скромно одетую женщину во главе судоходной компании с самой лучшей репутацией в городе. Он знал об Альберте Мэдсене и его союзе со вдовой из Гавра, знал, что последние большие барки страны, красавицы «Сусанна», «Жермена» и «Клаудия», были приписаны на Принсегаде. Лишь одного Исаксен не учел, когда готовился к встрече. Он не заглянул в сердце Клары Фрис и в ее банковский сейф. И не имел понятия, какое состояние находится в ее руках, а главное, не знал о планах, которые она на эти большие деньги имеет. Только если б он, подобно Чингисхану, прибыл, чтобы опустошить этот город, она стала бы его приветствовать. Но он прибыл, как Александр Великий, чтобы основать новый город, и потому в ее лице нашел врага.

Исаксен хотел построить новый Марсталь на руинах парусного судоходства, которое некогда привело Марсталь к процветанию. Не конец, а новый расцвет — вот что он нам предлагал. Не лебединую песнь, а салют, вперед, навстречу новым временам.

Он что-то в нас тронул. Однажды мы уже почувствовали веяние новых времен задолго до других и стоя приветствовали наступление прогресса. Исаксен хотел, чтобы мы сделали это вновь.

Клара Фрис долго размышляла над своим нарядом перед встречей с Фредериком Исаксеном. И в итоге решила выйти к нему в обычной скромной одежде, чтобы никоим образом не выделяться, не демонстрировать богатство или не так давно обретенную уверенность, но и не выглядеть соблазнительно. Последнее к тому же было не для нее — не потому, что те времена миновали, а потому, что Клара не слишком высоко ценила свою внешность. Ей представлялось надежнее старое амплуа, слишком хорошо и давно знакомое, настолько, что она в конце концов поверила, что такова и есть: скромное, уничиженное существо, не позволяющее себе никаких выражений чувств, кроме скудных проявлений горечи по поводу отношения к ней мачехи-жизни. Клара решила играть женщину не то чтобы глупую, а скорее парализованную страхом и неспособностью понять большой мир, в котором обитали мужчины, — примерно то бессильное состояние, в котором она побуждала вечно пребывать трех вдов.

На все, что говорил Исаксен, она отвечала с одинаковым выражением лица: нерешительной механической улыбкой и кивком, смысл которого тут же нивелировался пустотой в ее взгляде, ясно обозначавшей, что она не поняла ничего из сказанного, а только реагировала с обычной уступчивостью, характерной для ее пола с его самоуничижительной покорностью.

Но Исаксен не сдавался. Он стал менять формулировки. Упрощать описания, делать их более понятными. Заговорил даже об опасной жизни моряков, убеждая, что предлагает изменить ее так, чтобы в ней появилось место и для семьи, и избавить близких от вечного страха за судьбу мужчин.

— Подумайте, сколько может сделать большая, грамотно управляемая судоходная компания для улучшения условий жизни моряков. Отпуска, безопасность на борту, победа над нуждой, которая в настоящий момент заставляет мелких шкиперов подвергать корабли ненужному риску, отправляясь в опасные воды.

Он ловил ее взгляд, она только сейчас заметила, какими густыми ресницами обрамлены его карие глаза. Голос Исаксена становился все более проникновенным. Он хотел добиться от нее хоть какой-то реакции. Кларе захотелось сдаться, но тут же нахлынул хорошо знакомый ужас. Снова перед ее внутренним взором возникла штормовая ночь: темные воды — вздымающиеся, готовые поглотить крышу, на которой она сидела; Карла, исчезающая в толще воды, конек крыши, врезающийся между ногами, прямо как та деревянная лошадь для наказания строптивых крестьян, про которую пишут в книгах. На лбу выступил холодный пот.

145