Мы, утонувшие - Страница 203

К оглавлению

203

Если корабль торпедировали, а атакующую подлодку засекали, к ней спешили эсминцы и сбрасывали глубинные бомбы. Тех, кто еще оставался на плаву, убивало чудовищной ударной волной, способной разорвать бронированный стальной корпус субмарины. Мощным фонтаном воды, произведенным подводным взрывом, выживших подбрасывало вверх — искореженные, порванные в клочья человеческие останки.

Он видел это на пути из Галифакса.

Поступил приказ не отклоняться от курса — из-за опасности столкновения с другими кораблями конвоя, на полной скорости уходившими от подлодок. Он стоял на мостике за штурвалом, когда нос корабля попал прямо в маковое поле посылающих предупредительные сигналы красных лампочек. Кнуд Эрик услышал жуткий звук бьющих по обшивке ног — это выжившие в своих жилетах скользили вдоль борта, отчаянно от него отталкиваясь, чтобы не попасть под винт. Стоя на мостике, он оглянулся и увидел в кильватере красную иену с крутящимися в ней кусками человеческих тел.

Правило гласило: «Don’t look back», — и с тех пор он больше не оглядывался.

Но мысленно он продолжал смотреть на то, что еще недавно было живыми людьми, смотрел, пока что-то в нем не окаменело. Не дай бог никому — никому! — такое сотворить. А ему вот пришлось. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Это у него отняли, что же осталось?

Ничего, абсолютно ничего.

Красные огоньки, с ними он разговаривал в капитанской каюте. В их отблеске он оказался нагим. Утратил последнюю опору. Он доставил груз. И все же поступил неправильно. Причинил вред другим и через это причинил вред себе. Так тесно он был связан с теми, кто взывал к нему о помощи.

Когда конвой атаковали, он появлялся на мостике с застывшим, суровым лицом. Не думая о подводных лодках. Не думая о том, что среди кораблей, получивших повреждение, может оказаться и «Нимбус». Он готовился к появлению красных огней. Если они появлялись, он без предупреждения отталкивал рулевого и занимал его место у штурвала. Приказывал всем покинуть мостик. Хотел быть один не только когда попытается уклониться от качающихся впереди огоньков, но и когда врежется в них, потому что по-другому нельзя. Он был капитаном. Он прокладывал курс. Ответственность лежала на нем.

Кнуд Эрик берег свою команду. Не хотел, чтобы их коснулась эта напасть. Если надо, пусть укажут на него как на виновного.

Он не знал, о чем они думают. Никогда не спрашивал.

Когда все заканчивалось, Кнуд Эрик шел в свою каюту и открывал бутылку виски. И напивался до потери сознания. Это было заменой покаянию, ибо он знал, что никаким покаянием не искупить содеянного. Он совершил нечто непоправимое. На этом самом мостике утратил право на счастье. Не мог даже думать о смысле собственной жизни. Он смотрел на себя со стороны, но ничего не видел. Нечего было видеть. Его душа превратилась в пыль, размолотая жерновом войны.

Кнуд Эрик отмежевался от других. Никогда не приходил в кают-компанию. Не общался с первым и вторым помощниками. Даже с марстальскими друзьями детства больше не разговаривал. Он ел в одиночестве и открывал рот лишь для того, чтобы отдать приказ.

Никто не пытался вытащить его из скорлупы одиночества. Никто не шутил, не задавал вопросов, кроме как о насущных делах. И все же ребята ему помогали. Помогали оберегать его одиночество, словно знали: свою высокую цену капитан платит и за них.

Другие, быть может, приняли бы их поведение за холодность и безразличие, решив, что они отвечают неприступностью на неприступность, а может, даже платят своему капитану черной неблагодарностью. Но это было не так. Дружеское пожатие, доброе слово или понимающий взгляд заставили бы его сломаться.

Они помогали ему устоять на ногах. Берегли, чтобы он сберег их. Они нуждались в капитане и давали Кнуду Эрику возможность им оставаться.

* * *
...
Дорогой Кнуд Эрик!

Хочу рассказать тебе, какой мне ночью приснился сон.

Я стояла на берегу и смотрела в море, как часто бывало в детстве. И испытывала то самое смешанное чувство: страха перед морем и томительного желания уплыть прочь. Внезапно вода начала отступать. Сдвинулись с места и зашуршали камни в полосе прибоя. Вода улеглась, словно прибитая сильным ветром. Так продолжалось довольно долго, и в конце концов до самого горизонта не было видно уже ничего, кроме обнажившегося морского дна.

Если бы ты только знал, как я тосковала по этому мигу. Ты знаешь, как я ненавижу море. Оно многого нас лишило. Но я не чувствовала удовлетворения, хотя наконец-то сбылось самое сокровенное мое желание.

Напротив, меня наполнили ужасные предчувствия.

Я услышала рев. Далеко-далеко поднималась белая стена пенной воды, и она быстро приближалась. Я не пыталась бежать, хотя знала, что через миг меня унесет.

Некуда было бежать.

Что я наделала? Что же я наделала? — звенело у меня в голове при пробуждении.

Ты, верно, скажешь, что это безумие, но я испытываю ужасающее чувство вины, выходя на улицу. Вот мальчишки и девчонки, торговцы, женщины — много женщин, — старики… Но как же мало мужчин! И я чувствую, что сама изгнала их, сознательно уничтожив условия для развития судоходства в городе.

Этот город не привык считать потери. Но я считаю. Человек, наверное, пятисот-шестисот недостает: сыновей, отцов, братьев. Вы по другую сторону той стены, которой война окружила Данию, имя ей — блокада. Вы на службе у союзников, и лишь исход войны решит, вернетесь ли вы домой. Но даже победа не может быть залогом того, что вы останетесь живы.

203