Мы, утонувшие - Страница 35

Альберт заметил, что на баке закреплено большое солидное кресло. Оно походило на трон, но король отсутствовал. Молодому моряку не верилось, что это кресло принадлежит капитану. Ему хватало опыта, чтобы причислить Иглтона к тому типу капитанов, что стараются держаться подальше от палубы, а по возможности — и от экипажа. Так может быть, это кресло штурмана? Вопрос оставался открытым, поскольку штурман не показывался.

Из кубрика донесся ужасный шум, и капитан приказал Альберту выяснить, что происходит. Из темноты слышались гневные вопли.

— Ты украл мой виски, проклятая собака! — кричал англичанин.

Ответ прозвучал на итальянском. А затем, как показалось Альберту, заговорили на греческом. Время от времени слышались фразы, в которых он разбирал отдельные слова, но не мог уловить смысла. Эти моряки столько лет общались с представителями разных национальностей, что под конец все языки у них смешались — настоящее вавилонское столпотворение.

Похоже, драка возникла из-за пропавших бутылок с виски. Послышался звук удара, затем о переборку тяжело ударилось чье-то тело. В чьей-то руке мелькнул нож, раздался стон. Дерущиеся часто и судорожно дышали, в ритме шанти, как если бы выбирали якорь. А тут не якорь, а нечто черное и пугающее появлялось из глубин их собственных душ.

Хоть Альберт и стоял в безопасном отдалении, но все же отступил на пару шагов. А что он может сделать в такой темноте? Драка должна отбушевать. Он видел такое и раньше. Это редко кончалось убийством. На следующий день матросы выйдут из кубрика, страдая жутким похмельем, побитые, поцарапанные, с красными глазами, и молча, нехотя впрягутся в работу. Сегодня это звери. А завтра они снова станут моряками.

Не буйства, творящегося в кубрике, боялся Альберт в этот миг, а того, что капитан не имеет здесь власти.

— С дороги!

Альберта схватили за плечо и с силой отпихнули. Перед ним возвышалась настоящая громадина. Огромный красный нос на пол-лица, вдоль и поперек изборожденного шрамами, как будто голова была тыквой, которую попытались разрезать ножом. Глаза, теряющиеся в мясистых складках. Зрачки — словно черные камешки на дне глубокого озера. Альберт чувствовал, что мускулистое тело под грязной рваной рубахой тоже покрыто ножевыми шрамами. Кто-то вооруженный острым инструментом пытался найти в этом человечище сердце, но по отношению к этой ошеломляющей массе мяса, жил и мускулов это было все равно что тыкать ножом в паровоз.

Альберт сразу понял, кто перед ним стоит: владелец трона, настоящий хозяин корабля.

Вот он и появился, штурман.

Богатырь одним прыжком преодолел расстояние до кубрика. Он не воспользовался трапом, просто позволил своему огромному телу упасть в гущу дерущихся. Снизу раздались грохот и рычание. Возня усилилась. Вопли, стоны, затем звук удара и скулеж, какого никак не ожидаешь от дерущихся мужчин.

Через некоторое время шум стих. Под конец был слышен только один голос, который, как предположил Альберт, принадлежал штурману:

— Ну что, хватит с вас? Хватит с вас?

Ответом ему был все тот же скулеж. Затем раздались звуки еще двух ударов, а может, пинков, и в кубрике воцарилась тишина.

Отдувающийся штурман показался в дверном проеме. Там, в темноте, на его лице наметилась пара новых шрамов: над глазом кровоточила глубокая царапина, кровь текла и из шеи. Не моргнув глазом, громила вытер лоб рукой, словно это и не кровь была, а ног, заливавший густые брови.

Альберт не сдвинулся с места, с тех пор как штурман исчез в кубрике. Теперь, отпихнув его, окровавленный штурман изучающе осмотрел имеющихся в наличии членов команды, словно раздумывая: а не продолжить ли экзекуцию, начатую в кубрике?

— Я — О’Коннор.

Мужчины, стоявшие на палубе, кивнули, как будто услышали приказ.

О’Коннор подошел к трону и тяжело опустился на него. Срыгнул. Кровь, размазанная по лбу, делала его похожим на языческий истукан из тех, что принимают лишь человеческие жертвоприношения. Альберт подумал, что истукан попросит мыла и воды, дабы промыть раны, но О’Коннор ни о чем не просил. Просто сидел, а кровь засыхала у него на лбу и на шее. Шрамы покрывали его, словно татуировка. Он лишь добавил новые детали к ужасному произведению искусства, в которое превратил свое лицо и тело.

И тут штурман свистнул. Длинношерстное чудовище, собака невиданной породы, приблизилось к хозяину волчьей походкой и уселось у его ног. О’Коннор достал из кармана нанковых брюк крупнокалиберный револьвер и принялся задумчиво крутить барабан.

Вечером Альберт рискнул заглянуть в кубрик, но тут же вышел обратно, а ночь предпочел провести на палубе. В кубрике, в свете сальной свечи, он увидел людей, лежащих на голых досках в странных, неестественных позах. Были такие, кто сидел на лавках, обхватив голову руками. Может, они даже спали. Переборка была измазана кровью, повсюду растеклась блевотина.

Наутро экипаж стал выползать из кубрика. Все — со следами вчерашней драки. Одни хромали, другие двигались медленно, осторожно, как будто под рубашкой у них скрывалось нечто, причиняющее сильную боль. Лица опухшие, под глазами — разноцветные синяки. У одного был сломан нос, и явно не в первый раз. Эти ребята были закаленными бойцами, привыкшими к побоям, к последствиям долгих запоев. Не моргнув глазом они бы вынесли почти все, что угодно. Но на их лицах застыло выражение, какое редко встретишь у моряка, — затравленное. Они старались не смотреть друг на друга и совсем не смотрели на О’Коннора, выкрикивавшего приказы. Их взгляды были прикованы к собственным рукам или блуждали среди корабельных снастей.