Мы, утонувшие - Страница 108

108

Альберт стоял.

— Не будьте с ним суровы, — вступился он за мальчика.

Она поднялась со стула и подошла к нему:

— Не поймите неправильно: я не хотела… — Запнувшись, она застыла в растерянности, с блуждающим взглядом. И тут глаза ее набухли и покраснели.

Он положил ей руку на плечо. Она сделала встречный шаг и теперь стояла совсем близко. Затем прижалась лбом к его груди. Плечи ее содрогались под его рукой.

— Простите, — произнесла она дрожащим голосом. Он слышал, как она пытается подавить рвущиеся из горла рыдания. — Просто это так… трудно.

Он не убирал руку в надежде, что ее вес как-то успокоит женщину. Та стояла и плакала. Он почувствовал тепло ее тела. Обеими руками она вцепилась в отвороты его куртки, словно боялась, что ее оттолкнут. Он был намного выше, она совершенно терялась за его мощными плечами. Непривычное чувство возникло в нем: он был мужчиной, стоящим перед женщиной.

Альберт неловко похлопал ее по спине:

— Ну-ну, присядьте. Выпейте кофе, вот увидите…

Он нежно обнял ее за плечи и подвел обратно к стулу, с которого она встала всего минуту назад. Клара Фрис наклонилась и закрыла лицо руками. Налив кофе, он протянул ей чашку. Поддавшись чувству внезапной нежности, погладил по волосам. Она подняла голову, но вместо того, чтобы взять протянутую чашку, обеими руками схватила его свободную руку и умоляюще на него посмотрела:

— Вы так нужны Кнуду Эрику. Вы даже не представляете, сколько для него значите… для нас значите. Я не хотела бы…

Она запнулась, и Альберт воспользовался моментом, чтобы высвободить руку и сесть напротив.

— Поверьте мне, фру Фрис, — сказал он ей. — Я прекрасно вас понимаю. Я знаю, в какой сложной ситуации вы находитесь. Я сделаю все, что могу, чтобы помочь вам.

Последние слова стали неожиданностью для него самого. Он всегда проводил четкую границу между мальчиком и матерью. Он принимал участие только в мальчике. Но теперь граница стерлась.

Она вынула платок, вытерла глаза и охрипшим голосом произнесла:

— Да нет, мы же справляемся. Просто… — она остановилась, сдерживая рыдания, — это трудно…

Из глаз у нее закапали слезы. Рука с платком лежала на коленях. Она о нем забыла.

Внезапно в дверях кухни появился Кнуд Эрик. Он испуганно распахнул глаза:

— Мама, что случилось?

Она замахала на сына рукой, не будучи в силах говорить. Мальчик подбежал, и Клара уткнулась лицом ему в грудь. Он обнял ее:

— Не расстраивайся, мам.

Он сказал это как-то по-взрослому. Альберту пришло в голову, что с ним Кнуд Эрик был ребенком, а дома, с мамой — взрослым мужчиной, облеченным ответственностью и обязанностями взрослого мужчины.

— Я пойду, — произнес он тихо.

Они даже голов не подняли.

Закрывая дверь, он услышал голос Кнуда Эрика:

— Я обещаю, мама, я обещаю! Я вовсе не хочу быть моряком.

* * *

Если погода не годилась для прогулок, они ходили в гости. Раньше Альберт вел себя замкнуто, держался особняком. Теперь его можно было встретить повсюду. Вот они постучались к Кристиану Обергу, и, когда капитан пятидесяти с лишним лет открыл дверь, Альберт представил мальчика:

— Это Кнуд Эрик, он хотел бы послушать об Африке.

Мальчик поклонился и подал руку, но времена, когда он стоял, замерев со склоненной головой, точно кукла, у которой кончился завод, прошли. Нет, Кнуд Эрик спокойно проследовал в гостиную. Капитан рассказал о своих путешествиях по Африке, рассказал про озеро Танганьика, где на его судне служили двадцать два негра.

— Показать тебе негритянское копье? — спросил Кристиан Оберг.

Кнуд Эрик кивнул.

В гостиной у Оберга стояли два железных сундука.

— Они проделали со мной всю дорогу до Африки и обратно, — сказал он.

— Ты сам их нес? — спросил Кнуд Эрик.

Оберг рассмеялся:

— В Африке белый человек ничего сам не носит.

Он открыл один из сундуков:

— Смотри, негритянское копье. И щит. Подержи-ка.

Он сунул копье в руку Кнуда Эрика и показал, как держать щит.

— Теперь ты настоящий негритянский воин.

Кнуд Эрик расправил плечи и поднял руку как для броска.

— Не здесь, — предупредил Кристиан Оберг. — Этим копьем можно убить человека.

У телеграфиста Блэка, побывавшего в Китае, имелся костюм мандарина и палочки для еды. К Йосефу Исагеру они не пошли. Альберт полагал, что отрубленные руки — зрелище не для детей. Зато навестили Эммануэля Кромана, обогнувшего мыс Горн и умевшего страшным голосом подражать завыванию ветра в парусах в самом опасном из всех морей.

— Я слышал крик пингвина в чернильно-черной ночи, — рассказывал он. — Двести суток мы находились в море. Вода закончилась, мы растапливали снег и пили талую воду из винных бокалов. А добравшись до Вальпараисо, съели мешок картошки. Не стали даже ждать, пока сварится, такие были голодные.

— Вы правда ее сырой ели? — спросил мальчик.

Везде, куда бы они ни приходили, стояли рундуки, полные странных вещей. Челюсти акулы, рыба-еж, большой зуб рыбы-пилы, коготь омара из Баренцева моря размером с лошадиную голову, отравленные стрелы, куски лавы и кораллов, шкура антилопы из Нубии, кривые сабли из Западной Африки, гарпун с Огненной Земли, тыквы-горлянки из Рио-Хаша, бумеранг из Австралии, хлысты из Бразилии, опиумные трубки, броненосец с берегов Ла-Платы и чучела аллигаторов.

У каждой вещи была история. Каждый раз мальчик выходил из низких домов с высокими коньками крыш, испытывая головокружительное чувство бесконечности мира. В ушах стоял шепот: кожаный тамтам с реки Калабар, амфора с Кефалоса, индийский амулет, чучело мангуста, сражающегося с очковой змеей, турецкий кальян, зуб бегемота, маска с островов Тонга, морская звезда с тринадцатью лучами.

108