Мы, утонувшие - Страница 109

109

— В полукилометре отсюда, в той стороне, — произнес Альберт, указывая в сторону площади на другом конце Принсегаде, — начинается страна крестьян. Там живут люди, знающие лишь свой кусок земли. О мире, лежащем за межой, они понятия не имеют. На этой земле они и стареют, и к тому моменту, когда приходит время умирать, успевают увидеть меньше, чем уже повидал ты.

Мальчик поднял глаза и улыбнулся. Альберт почувствовал, как юные мечты простерлись во всех направлениях. У Кнуда Эрика не было отца, но Альберт дал ему в отцы город и море.

Наступила весна, Альберт начал учить мальчика ходить под парусом.

— Какой красивый звук, — сказал Кнуд Эрик, сидя на банке и слушая плеск воды, лижущей обшитые внакрой борта шлюпки.

Он слышал этот звук и раньше, с пристани. Но теперь звук окружал его со всех сторон. А это совсем другое.

Альберт взял его за руки и положил его ладони на весла.

Альберт прекрасно понимал, что поощряет Кнуда Эрика, но он же поощрял его в том, что было само собой разумеющимся для любого мальчика из Марсталя! По-другому и быть не могло. Вот только он не мог рассказать об этом Кларе Фрис. Он видел, как она ранима, как неуверенна в новой для себя роли вдовы. Может, с его стороны и было трусостью не встать на защиту Кнуда Эрика. Но он думал, еще слишком рано. Жизнь со временем сама преподаст урок Кларе Фрис. Она простилась с мужем. Однажды ей придется проститься и с сыном, по-другому, не с мертвым — с живым, бросающим вызов смерти.

Кнуд Эрик жил двойной жизнью. Одна — дома, где он клялся, что не станет моряком. Другая — с Альбертом, и тут уж он предавался мечте стать таким, как отец. Синее море, белые паруса — вот палитра мальчишеской души. Вот что значит быть моряком. А это все равно что быть мужчиной. В море мальчиков увлекал образ мужественности.

Почему женщина влюбляется в моряка? Потому что моряк — человек потерянный, обещанный чему-то далекому, недостижимому, непостижимому даже для него самого? Потому что он уходит из дому? Потому что возвращается?

В Марстале ответ лежал на поверхности. А не в кого больше влюбляться. Для бедного марстальского люда вопрос о том, уйдет ли сын в плавание, не стоял. Мальчик с рождения был отдан морю. Вопрос лишь в названии корабля, на который он наймется в первый раз. Вот и весь выбор.

Клара Фрис была с Биркхольма, крошечного островка, мимо которого мы проходили весной, покидая зимнюю гавань, выходя через Мёркедюбет в море. Альберт помнил эти весенние дни: высокое небо, свежий ветер, тронулся лед — и сотни кораблей разом выходят из Марсталя. Словно целый город двинулся навстречу весне, несомый на белых, как редкие, быстро тающие льдины, парусах. Ему казалось, что паруса надувает не ветер, а солнце. Это его лучистое бодрящее тепло двигало нас вперед. Мы, бывало, наводняли своим весенним парадом весь архипелаг. Глядели друг на друга с палуб на пути к сотням различных гаваней, но в это мгновение собранные вместе. Было в этом чувстве единение, нарастающее и превращающееся в счастье.

К берегам обитаемых островков приходили крестьяне, они махали, когда мы проходили мимо. Как маленькие, быстро исчезающие точки, стояли они на белом песке, привязанные к своим наделам, со всех сторон окруженным бесконечным морем, ежедневно их призывающим и ежедневно получающим отказ. Они довольствовались тем, что махали нам вслед.

Так ли Клара Фрис нашла своего моряка? Хотела уехать и влюбилась в того, кто хотел уехать еще дальше, чем она? Прочла в белых парусах клятву и не поняла, что паруса обещают совсем не то, о чем она мечтала? Паруса давали клятвы мужчинам, не женщинам.

Он спросил ее о Биркхольме за чашкой кофе. Она родилась в другом месте, но он так и не выяснил, когда ее семья переехала на остров. Альберт спросил о родителях, которые, как ему было известно, умерли. Он только не знал когда.

Клара закусила нижнюю губу.

— Учитель был настоящим детоненавистником, — произнесла она таким тоном, словно считала необходимым подбросить хоть какую-то информацию о своей жизни на Биркхольме, чтобы не дать Альберту подобраться слишком близко к сути. — Вечно у меня болели уши. Он обожал их выкручивать.

Альберт кивнул. Он был немного знаком с условиями обучения в школах на Биркхольме и соседнем острове Йорто — там был один учитель. Четырнадцать дней шли занятия, четырнадцать дней — перерыв. Избытком знаний дети не страдали.

Она какое-то время сидела, разглядывая свои руки, охваченная странной печальной задумчивостью. Затем подняла голову, и он увидел, как помрачнели ее глаза. В них теперь читалась не скорбь, но что-то более древнее, ужас, как у животного, которое боится за свою жизнь, но не знает имени врага.

— Вы бывали на Биркхольме? — спросила она.

Он покачал головой:

— Мимо проходил. Там особенно не на что смотреть. Остров ведь, кажется, совершенно плоский.

— Да, самая высокая точка — два метра.

Она на секунду улыбнулась, как будто оправдываясь. И взгляд снова сделался мрачным.

— Это все то наводнение, — произнесла она и содрогнулась. — Я никогда этого не забуду. Мне тогда было восемь. Вода все прибывала и прибывала. Остров совсем исчез. Земли видно не было. Только море. Везде море. Я спряталась на чердаке. Но и там боялась оставаться. Там было так темно! И я вылезла на крышу. О дом ударялись волны. Брызги пены долетали до самой крыши. Я вся промокла. Ужасно замерзла.

Она задрожала, словно холод до сих пор не покинул ее тела.

— А что ваши родители? — спросил он.

109