Мы, утонувшие - Страница 128

К оглавлению

128

— Почему ты не женился на китаянке?

Отвечать не требовалось. Это он видел по ее лицу. У нее наготове уже было объяснение.

— Такой уж ты, — произнесла она, — женитьба не для тебя.


— Ты поговорил с пастором Абильгором? — спросила она, когда Альберт в другой раз зашел на Снарегаде.

Он отвернулся:

— Пока нет.

— Почему?

Он не ответил. Его охватило чувство бессилия и стыда тоже. Он не знал, что ответить.

Клара закусила нижнюю губу. Как до него достучаться? Она не чувствовала в нем страха, лишь сопротивление; в мыслях у нее теперь было только одно: ее отвергают.

— Или я недостаточно хороша для тебя? — спросила она. — В этом дело?

Он не отвечал.

— Ты обещал. — Во взгляде появилась решительность.

— Схожу, обязательно схожу, — промямлил он.

Как такой голос мог исходить от мужчины, привыкшего, стоя на палубе, рычать команды под аккомпанемент ветра и сохранившего эту привычку даже на суше? Такой ответ — хуже никакого.

— Не знаю, что и думать, — произнесла она, покачав головой. — Впрочем, какая теперь разница. Я-то считала, ты сам этого хочешь.

— Я обязательно к нему схожу, — повторил он.

Он ненавидел себя, ненавидел ее, потому что она говорила с ним как с ребенком, и виноват в этом был он сам.

— Так сходи! Сходи завтра.

Он больше не мог выносить этой унизительной ситуации. Встал и, не прощаясь, ушел.

— Ты стыдишься меня! — крикнула она ему вслед.

* * *

На Масленицу над дверью Альберта гостеприимно горел свет. Таков неписаный закон. Все двери в этот вечер открыты. А кто не желает гостей, гасит фонарь.

На стук отозвалась экономка и впустила нас в дом. Она, похоже, подготовилась к нашему приходу. Чаша с пуншем стояла на подставке в центре стола. Мы уже собирались расположиться на диване и на расставленных кругом стульях, когда в дверях показался хозяин. И, увидев его удивленное, нет, не просто удивленное, неприятно пораженное, прямо-таки недовольное лицо, мы поняли, что совершили ошибку.

Возможно, они с экономкой не поняли друг друга. Позже мы думали, что это было лишь местью с ее стороны. Она явно не приходила в восторг от перспективы появления в доме другой женщины и решила таким способом доставить ему неудовольствие.

Следовало бы извиниться и уйти. Но в этот вечер на нас что-то нашло. Не так-то просто было с нами управиться.

Наша ли вина, что он в итоге так забылся? Нет, скорее все же его. Это он устроил скандал, не мы. На Масленицу и не с таким мирятся. Ничего злонамеренного в нашем поведении не было, ничего особенного во всяком случае. Кроме того, за хозяином всегда оставалось право ответного хода, он и сам мог принять участие в шутке.

Все это было шуткой. Только шуткой.

Во всяком случае, не на нас лежит ответственность за воспоследовавшее несчастье.

К Альберту Мэдсену мы ничего, кроме симпатии, не питали. Он был достойным гражданином своего города. Пусть порадуется на старости лет. Если речь, конечно, об этом, в чем заставляли усомниться его продолжительные колебания по поводу свадьбы с Кларой Фрис.

Ну и зрелище, должно быть, предстало его глазам, когда он открыл дверь и неожиданно увидел полную гостиную народа.

На диване сидела корова, рядом — испанская сеньорита с веером в руке. Красные губы сеньориты были намалеваны прямо поверх шелкового чулка, натянутого на голову, и чуть приоткрыты, приглашая к поцелую. Посреди комнаты стояла крестьянка с абажуром на голове, тяжелая, массивная, на руках — большие, явно мужские, перчатки. Пахло клеем и нафталином, старой одеждой и странными духами. В чернильно-черном носу коровы что-то мелькало: в ноздре болтался желтый серпантин, и она беспрерывно дергала его своей копытоподобной рукой. Первобытный человек прислонил к стене дубинку. Китаянка с раскосыми глазами, нарисованными черным на желтой картонной маске, достала пару вязальных спиц из клубка шерсти на макушке и принялась ими постукивать. В углу гостиной весело хрюкал розовый поросенок о двух ногах, рядом угрожающе вздымал свой меч пират, словно готовясь зарубить поросенка одним ударом.

— Вечер добрый, маинький Альберт, — выпалили мы, как один.

«Маленький Альберт» ничего не ответил — плохой знак.

Экономка разлила пунш и протянула нам бокалы. Мы заранее провертели в масках и чулках удобные отверстия для рта и принесли с собой трубочки, так что можно было пить в масках, не выдавая себя. Масленица же.

Большинство присутствующих в тот вечер нарядились дамами, массивными, широкоплечими женщинами с невероятного размера грудями, вес которых, по идее, должен был заставить их согнуться в три погибели, но вместо этого «дамы» мяли и приподнимали груди, как будто те весили не больше подушки из перьев или двух. Одеты «дамы» были в полушерстяные юбки с бархатными лентами, блузы с декоративными складочками, вышитые передники и такие длинные шали, что ими можно было разом замотать и голову, и грудь, и поясницу, — все это со дна бабушкиного сундука, хранимое годами, чинимое от раза к разу и вынутое на свет божий в честь сегодняшнего вечера.

Мы качали бедрами, беспорядочно размахивали руками — не только из-за количества выпитого пунша, но и по причине странного чувства легкости, которое сопутствует переодеванию в женскую одежду. Скрытые под плащами, чепцами, шапками, абажурами и париками, в масках, представляющих собой не что иное, как намалеванные красным губы трубочкой и распахнутые глаза с длинными черными ресницами, веером стоящими на лбу, мы все время норовили прильнуть к ближайшей мужской груди, беспрестанно воркуя, как голуби, и высокими искаженными фальцетами отпускали дерзкие замечания, на грани с откровенными пошлостями, в той степени, в какой могли себе это позволить, памятуя о том, что слова исходят из ротиков добропорядочных дам.

128