Мы, утонувшие - Страница 127

127

Он ни о чем не спрашивал, но отмечал, что она по-новому осматривалась в его комнатах. Ходила везде, приглядывалась, переставляла, примеряясь, на пару сантиметров кресло или стол или чуть сдвигала диван, когда думала, что Альберт этого не видит. Но взгляд ее предвещал изменения, которые мерятся не сантиметрами.

Его жизни предстояла коренная ломка. Единственное, что у него пока еще оставалось, — это скромное, но все же королевство, выстроенное как из привычек, так из мебели и квадратных метров. И теперь ему предстояло оставить и этот последний бастион.

Дистанция между ними росла всякий раз, как она называла дату свадьбы, а он давал уклончивый ответ. Его нежелание было явным. Он дал свое принципиальное согласие, но каждый день сопровождал его длинной вереницей маленьких невнятных отказов.

Альберт думал о том, что ему предстоит встретиться с пастором Абильгором и попросить объявить о помолвке в церкви, и все в нем сжималось. Абильгор, с которым он вел столько споров, чей долг извещать близких о трагических событиях в тяжелые годы войны из-за неспособности пастора как должно заботиться о своем приходе взвалил на себя, свидетелем чьих слез он был, — перед этим человеком теперь надо было предстать со всеми своими слабостями, нагим.

Абильгор наверняка позволит себе иронию и даже снисходительность, с напускной отеческой миной примется наставлять человека гораздо старше и опытнее его, своего оппонента по стольким вопросам. В этом сомнений не было. Вот он, шанс Абильгора вернуть нарушенный баланс между ними. Хоть Альберт и считал, что давно оставил всю борьбу за власть позади, все же приходилось делать над собой усилие при мысли о визите к пастору.

Настолько сильно он все же не переменился. Еще сохранялись в нем остатки воинского духа. Достоинство — вот чем предстояло поступиться.

Он знал, что сделать это придется. На кону было достоинство другого человека. Кларе предстоит жить с испорченной репутацией куда дольше, чем ему. Ей надо заботиться о маленьком сыне и крошечной дочке. Он уйдет, а она будет жить. Вот о чем шла речь в тот день, когда она вернулась. Куда только делись робость, самоуничижение. Перед ним была мать, защищающая свое потомство.

Сочельник они провели на Принсегаде. В столовой на дамастовой скатерти стоял фарфор, лежали серебряные приборы. В гостиной ждала елка. Альберт попросил Кнуда Эрика вместе с ним развесить игрушки, и мальчик помогал ему с этим своим новым, хмурым выражением лица, к которому Альберту так трудно было привыкнуть. Он не понимал, в чем дело, ему все время приходилось сдерживаться, чтобы не счесть такое поведение неблагодарностью, — подобный ход мыслей, вообще-то, был ему чужд, он никогда не считал тех, кого одаривал, своими должниками. В результате Альберт досадовал и на себя, и на мальчика и несколько раз ему выговаривал.

Он и не замечал, что мальчик стесняется своей угрюмости и хотел бы покончить с ней, да не может. Неожиданные нападки Альберта лишь ухудшали ситуацию.

Дурное настроение они принесли с собой и к рождественскому столу. Кнуд Эрик все время молчал. Клара снова превратилась в робкую служанку, которую случайно посадили за господский стол и которая каждую секунду ждет, что ее отошлют обратно на кухню. Альберт был мрачен и напряжен, полон тяжелых предчувствий. Лицо экономки, накрывающей на стол, застыло неодобрительной маской. Клара украдкой на нее поглядывала, и Альберт сразу понял, что первым делом после свадьбы она уволит женщину, проработавшую у него пятнадцать лет.

Эдит залезла к нему на колени и принялась барабанить ложкой по рисовому пудингу.

— Папа, — произнесла она и свободной рукой потянула его за бороду.

Он промолчал. Устал ее поправлять.

Они поднялись, чтобы подойти к елке, слишком большой, чтобы водить вокруг нее хороводы, так что по молчаливому соглашению они и пытаться не стали. Петь тоже не стали.

«Нам никогда не стать семьей, — подумал Альберт, — мы лишь останки того, что некогда было семьями. Она — вдова с двумя детьми. Я — чудной затворник, которому не стоило вылезать из норы».

Под елкой лежали свертки. Клара приготовила совсем мало подарков, у Альберта же новое его положение словно отняло радость дарить. Он купил Кларе пару кожаных перчаток, Кнуду Эрику — набор оловянных солдатиков, Эдит — куклу. Ему подарили кисет. Они молча распаковали подарки и вежливо друг друга поблагодарили.

Уже стоя в дверях, собираясь домой, на Снарегаде, Клара обернулась:

— Пора определиться с датой, и надо поговорить с пастором Абильгором.

Они еще встречались между Рождеством и Новым годом. Из Свеннборга приехала в гости сестра Альберта, затем они навестили Эммануэля Кромана. Все теперь считали их парой. Предстоящая свадьба воспринималась как нечто само собой разумеющееся, и потому никто не позволял себе такой бестактности, как вопросы о дате.

Напряженность между ними, однако, не проходила, но вот наконец они сошлись на том, что это произойдет в субботу где-нибудь в конце января. После Нового года ему предстояло нанести визит пастору и решить вопрос с оглашением помолвки.

Январь был пасмурным, температура колебалась вокруг нулевой отметки. Над опустевшими улицами проплывали серые тучи. В магазинах целый день горел свет. В пасторском доме на Киркестраде тоже было светло. Альберт прошел мимо под дождем, но не постучался. Прямо как тогда мимо дома Клары на Снарегаде. Он часто ходил мимо, но ни разу не зашел. Дело было не только в предстоящей встрече с Абильгором. Это уж он как-нибудь пережил бы. Дело было в другом, что-то удерживало его гораздо сильнее, но, сколько он ни старался, не мог найти нужного слова. Такое чувство, будто стоишь на вершине крутой горы и собираешься шагнуть в пустоту. Решительный шаг ему мешал сделать молчаливый инстинкт самосохранения, вот и весь сказ.

127