Мы, утонувшие - Страница 133

133

Инженером он, кстати, не был. Выяснилось, что звание, как и все прочее в его жизни, было, так сказать, self-made. Теперь ему предстояло отправиться в тюрьму на три года. Приговор он выслушал с поднятой головой. Такого не сломить. Он несся по жизни, полный грандиозных планов на свой счет и чужой. И уж если придется заглянуть в камеру, то ненадолго. Он выйдет и всем покажет.

Мы больше не ходили в гостиницу «Эрё». Белые сорочки упокоились в шифоньерах. Их снова берегли для свадеб, конфирмаций и похорон. Мы вернулись в кафе Вебера заново учиться пить пошлое пиво. Никто не злорадствовал по поводу приговора. Мы не могли даже как следует разозлиться на Хенкеля. Да, наверное, он нас обманул. Но для обмана нужны двое, надо и своей головой думать. А зла мы в нем не видели. Рвение и предприимчивость были настоящими. Проблема лишь в том, что Хенкеля обуревало слишком много идей, он не мог в них разобраться, окончательно запутался, и земля ушла у него из-под ног. Но мужик был готов рисковать. А это мы уважали. Сами только тем и занимались. В инженере Хенкеле было что-то знакомое. Не его мошенничества. Его решительность.

Мы выпили за него, как выпили бы за корабль, пошедший ко дну.

Херман прошел по судовым конторам, спрашивая о месте. Мы ждали, что он просто-напросто смоется, как в тот раз, когда Ханс Йепсен поставил его на место, не захотев взять матросом на «Две сестры». В тот раз он вернулся к нам большим человеком. Об этом свидетельствовали не только его речи, но и — пусть недолго — кошелек, однако затем он все потерял и вернулся в ту же точку, откуда начал. Его обвели вокруг пальца. Правда, не его одного. Нас таких набралось много. В каком-то смысле все были в одной лодке.

Мы не ожидали, что Херман смирится с поражением. Не в его природе это, он был упрямым и гордым. Мы думали, он сбежит от унижения и появится вновь, когда в кармане заведутся деньги и снова можно будет бахвалиться, как встарь, — такое поведение казалось для него естественным. Но он остался в городе, ставшем свидетелем его поражения, и попытался наняться на «Альбатрос». Мы не могли удержаться от мысли, что урок пошел ему на пользу и он понял, что жизнь вовсе и не думает обходиться с ним иначе, чем с другими, а значит, немного скромности не повредит.

А в остальном он остался верен себе: агрессивный и непредсказуемый.

Но Херман знал свое дело, а потому место получил без труда.

Из первого похода он вернулся героем, хотя война давно кончилась. Он совершил свой подвиг во имя Дании в трактире в Нюборге вместе с двумя другими марстальцами с «Альбатроса». Их звали Ингольф Томсен и Леннарт Крулл.

Сидя в кафе Вебера, Херман распространялся о своих деяниях. Ингольф и Леннарт кивали, время от времени вставляя замечания, которые, впрочем, в основном заключались в поддакивании под повелительным взглядом Хермана.

Итак, он сидел в трактире в Нюборге вместе с другими членами команды. Они разговорились с автомехаником Рауном, неряшливым пареньком с угристым носом картошкой и перепачканными в машинном масле руками. Услышав, что они из Марсталя, Раун выудил бумажник и показал им фотографию горящей шхуны.

Присмотревшись, они поняли, что это «Гидра», бесследно исчезнувшая в Атлантическом океане в сентябре 1917 года. Шестеро погибших, капитан — из Марсталя, да еще матрос Хеннинг Фрис, у него остались вдова Клара и сын Кнуд Эрик. Шхуна пропала без вести. Это значит, никто «Гидру» больше не видел, некого было спасать и хоронить, и даже спасательного круга с названием судна не осталось — ничего.

Раун был из Сённерборга. Во время войны проходил службу на немецком флоте, служил на подлодке. Каждый потопленный подлодкой корабль фотографировали, и члены экипажа получали по экземпляру фотографии. Дома у него был целый альбом.

Фотография у меня с собой, — сказал Херман, — хотите посмотреть? — И, протянув фотографию через стол, повернулся, чтобы заказать по новой.

Мы сразу узнали «Гидру». При виде горящего корабля у нас засосало под ложечкой. В черно-белой фотографии звучало эхо пережитых кораблекрушений.

— Да, — сказал Херман, — по крайней мере, Раун больше не расхаживает, хвастаясь тем, что топил датские корабли.

— Возможно, мы обошлись с ним слишком грубо, — неуверенно вставил Леннарт.

— Драка была честной. Раун мог дать сдачи. Жалеть тут не о чем. — Херман говорил как пастор, дающий отпущение грехов. — Получил по заслугам, — обратился он к нам. — Я бил за мертвых. За «Гидру».

Херман навестил Клару Фрис, чтобы рассказать историю о Рауне. Наверное, надеялся извлечь из этого какую-то выгоду.

— Я бил за Хеннинга, — так он сказал ей.

Дверь открыла Клара.

— Что тебе? — спросила она нелюбезно, увидев на крыльце Хермана. Последний раз он приходил с нелучшими намерениями.

— У меня есть новости о Хеннинге, — сказал он.

Во время его рассказа она не проронила ни слова. Лишь побледнела при словах, что у него есть новости о Хеннинге. И покраснела, когда, сидя напротив, он хвастался тем, что превратил в котлету человека, потопившего «Гидру». А когда Херман подчеркнул, что бил за Хеннинга, она вновь побледнела, губы ее сжались в тонкую полоску, и смотрела она на него, прищурив глаза.

Непонятно было, как истолковать выражение ее лица, и он заколебался.

— Вы, быть может, не одобряете драк? — Он внезапно перешел с ней на «вы».

Она по-прежнему молчала. Он заерзал на стуле. Жалел, что пришел.

Тишину наконец нарушил ее голос:

— Я хочу попросить вас сопровождать меня в Копенгаген.

133