Мы, утонувшие - Страница 170

170

Его ожидал Баер.

— Да что с тобой происходит? — сказал он, дав Кнуду Эрику подзатыльник.

— А далеко до Сент-Джонса? — спросил тот, не обратив внимания на удар.

— Какая муха тебя укусила? — заорал шкипер и отвесил еще один. — Сто восемьдесят морских миль. Но мы идем не в Сент-Джонс за юбками гоняться. А в Сетубал с вяленой треской для католиков.

Удары были несильные, скорее шлепки, а не удары. Голос Баера повеселел. Похоже, его все это забавляло.

— Глупыш, — сказал он, — ты у нас тут теперь, что ли, курс прокладываешь? Я говорил мистеру Смиту. Я говорил ему: смотрите за дочкой. Кружит она парням головы, балованая девка!

Когда на следующее утро они вышли из Литл-Бэя и находились в бухте Нотр-Дам, барометр упал. Дождь то шел, то прекращался, но море было спокойным. Ближе к вечеру показался маяк острова Фого. Теперь надо было идти вдоль побережья к Сент-Джонсу, а там выйти в Атлантический океан.

Ночью поднялся штормовой юго-восточный ветер, их стало сносить на скалистое побережье. Днем Кнуд Эрик видел высокие черные склоны гор сквозь пелену дождя. Теперь же, в непроницаемой ночной тьме, они приблизились незаметно, и лишь далекий шум прибоя возвещал об их близости. Команду разбудили, прозвучал приказ быть готовыми в любой момент подняться на палубу.

Луч света с маяка на мысе Бонависта прочесывал взволнованные воды, иногда в его свете паруса над их головами становились похожи на привидения, затем он снова падал на тяжелую колышущуюся завесу дождя. Берег был близко, и они зарифились, шли на одном фок-стакселе. «Кристина» совсем сбавила ход и качалась в пенных волнах, борясь со штормом.

Свет маяка мигал, как свет звезды, слишком сильно приблизившейся к морю, то поглощаемой волнами, то вырывающейся на свободу. Облака выступали из тьмы, как брюха больших акул, охотящихся друг на друга в поднебесье. Забрезжил рассвет, и маяк погас. Но шторм не прекратился.

Шкипер постучал по барометру.

— Это надолго, — сказал он мрачно и схватился за сердце, словно боясь, что оно не выдержит.

Кнуд Эрик никогда бы раньше не поверил. Оказывается, можно страшно скучать, когда твоей жизни угрожает опасность. Шторм продолжался день за днем. Волны без устали бились о корпус «Кристины», ветер завывал в рангоуте, рвал штурвал, держал их в постоянном напряжении, в состоянии боевой тревоги, которая тем не менее закончилась отуплением чувств, ощущением бесконечной пустоты.

Палуба постоянно находилась под водой из-за обрушивавшихся на нее волн. На плаву, казалось, держатся лишь корма да нос, два осколка, которые необъяснимым образом удерживались на одном расстоянии друг от друга среди хаоса бушующих волн и кипящей пены.

Кнуд Эрик смотрел на метущиеся низкие облака, на бесконечный марш волн к неизменному черному береговому барьеру — не прибежищу, не спасению, но верному концу, если только к нему приблизиться, — и ни о чем не думал.

Шторм продолжался, но «Кристина» держалась, и страх перед гибелью подавлялся отсутствием событий и постоянной болью от волдырей, покрывших его руки и шею, и если открытые раны еще не воспалились, то только потому, что их постоянно омывало соленой водой.

Тридцать дней они стояли на месте, качаясь в волнах. Иногда черная береговая линия скрывалась за горизонтом, превращаясь в свинцовую полоску между небом и морем, но затем разрасталась, высилась над ними наковальней, об которую молот моря скоро разобьет хрупкий корпус «Кристины».

Под конец близость или удаленность берега уже не играла никакой роли. Черные горные склоны перестали быть спасением или угрозой. Они даже не были землей. Лишь частью монотонного существования, такие же реальные или нереальные, как налитые дождем грозовые облака над головой. Дни и ночи сменяли друг друга.

Иногда днем выдавалось свободное время, и как-то Кнуд Эрик, оглушенный, шатаясь и прижимаясь к лееру, натянутому в качестве опоры, пересекал мокрую палубу. Он был по пояс в воде, когда палубу захлестнула очередная волна; мальчик почувствовал, как его утягивает вниз, вокруг кипела пена, он ощущал себя канатоходцем, утратившим опору под ногами, повисшим на руках, на канате, натянутом между двумя точками в небе. Он словно не на корабле был, а перебирал руками прямо над морем.

Добравшись до кубрика, Кнуд Эрик скатился по трапу в темную вонючую дыру, где пол был залит водой, печь холодна: они боялись отравления угарным газом. Забрался в койку, не снимая одежды. Зачем? Как ее сушить? Одежда насквозь просолилась, а соль впитывала влагу и брызги пены. Он съежился, как младенец, и тьма удерживала его в своих спасительных объятиях, пока кто-то не потряс его за плечо и он не скатился с койки, едва проснувшись. Зашлепал сапогами по воде, затем — вверх по трапу, в темноту или серость, давно слившиеся в одно целое. Он был не чем иным, как служителем корабля, его слепым инструментом в борьбе со штормом. О собственном спасении больше не думал, только о парусах, которые надо зарифить или убрать, о снастях, которые надо закрепить.

Наконец ветер стих. Волны не унимались, но больше не было свиста в рангоуте, и губительная пена исчезла. Сквозь облака пробилось солнце, акульи животы в небе пропали. Черная береговая линия опять превратилась в землю, место, до которого можно доплыть, исполнение невозможной мечты: мечты о твердой почве под ногами, — удивительная мысль, не сразу к такой привыкнешь после тридцати дней, проведенных посреди бушующего моря.

Впереди показались две черные скалы с отвесными склонами. Между ними был проход.

170