Однако они совсем немного говорили о тех днях, которые Вильгельм в одиночестве провел на «Анне-Марии». Когда Кнуд Эрик спросил его об этом, Вильгельм замолк и уставился в пол, и Кнуд Эрик испугался, что друг снова начнет заикаться.
Вильгельм, желая сменить тему, заметил, что Кнуда Эрика что-то мучит, и тот рассказал ему о встрече с мисс Софией. Потому что мучило его именно это, не отказ, не язвительная насмешка в ее голосе в ту ночь на Сигнал-Хилл, когда она попросила его не идти за ней подобно псу. Нет, его мучила неясность в том, что касалось ее судьбы и его собственной роли в исчезновении девушки, его преследовало неопределенное, терзающее душу чувство вины.
Вильгельм пристально посмотрел на него.
— Ты думаешь, что все на свете связано с тобой, — сказал он своим новым, чистым голосом, когда Кнуд Эрик закончил рассказ. — Просто чокнутая девчонка. Вот и все.
— Но… — возразил Кнуд Эрик.
— Я знаю, что ты скажешь. Ты не помнишь, что произошло в ту ночь, и потому подозреваешь, что мог совершить что-то ужасное. Чушь. Она с кем-то сбежала.
Не то чтобы Вильгельм был разумнее Кнуда Эрика, просто его разум не был замутнен. Он не был влюблен в мисс Софию, а со стороны всегда судить проще.
Кнуд Эрик явно испытал облегчение.
Разоткровенничавшись, Вильгельм принялся расспрашивать о поцелуе и о чувствах, которые при этом испытываешь.
— Я никогда еще не целовался, — произнес он задумчиво, удовлетворив наконец свое любопытство.
— Еще успеешь.
Теперь они поменялись ролями. Кнуд Эрик внезапно почувствовал себя более опытным.
— Да, но я чуть было не лишился такой возможности.
И это было единственным со стороны Вильгельма признанием того, что его жизни угрожала опасность.
Они ждали, когда тронется лед. Течение пошло на юг. Скоро придет избавление, а с ним покажется вода, и они смогут попрощаться со своими мертвыми пассажирами. С рангоута начало капать. Большие сосульки падали и громыхали о палубу. Паруса пока еще были слишком жесткими. С них текло, все на палубе промокло насквозь, словно на «Кристине», как на острове, установился особый климат.
О таянии льда их предупредил внезапно поднявшийся ветер. Затем появилась радуга. Они надели штормовки.
По льду, совсем близко к корпусу, прошла трещина, затем еще одна. Пришло время хоронить мертвых.
Баер лежал в каюте и выходить не желал. Через закрытую дверь он пробормотал, что ему нехорошо и чтобы его оставили в покое.
Дрейман отправился за сборником проповедей, последние страницы которого содержали последование отпевания усопших. Они положили тела на доски, доски водрузили на борт, как на пандус, чтобы тела соскользнули и исчезли в море. И, взволнованные, встали рядышком с зюйдвестками в руках.
Дрейман достал книгу. Тексты были набраны готическим шрифтом, и он прищурился. Дождь хлестал по щекам.
— Черт возьми, — пробормотал он, — староват я для таких дел, шрифт слишком мелкий. Может, кто из вас, молодежи, сможет?
И он попытался передать книгу Рикарду или Альготу.
— Давайте я, — произнес Вильгельм. — Все равно я его наизусть знаю.
Дрейман перевел на него взгляд:
— Не хочешь ли ты сказать, что расхаживал по «Анне-Марии», декламируя последование отпевания усопших на море?
— Нет, — ответил Вильгельм. — Я весь сборник знаю наизусть.
И, не дожидаясь реакции Дреймана, он начал декламировать:
— Слова Господа нашего, Иисуса Христа: «Придет час, когда все находящиеся в гробницах услышат глас Сына Божия и восстанут, и пойдут праведники в жизнь вечную, а грешники — в муку вечную».
Хельмер выступил вперед. В руке он держал лопатку с пеплом из печки. Пепел призван был заменить землю, которую бросают на завернутые в саван тела перед тем, как предать их морю.
— Из праха ты вышел… — сказал Вильгельм своим новым голосом, к которому Кнуд Эрик никак не мог привыкнуть.
Хельмер посыпал тела усопших пеплом. Дождь пошел сильнее. Пепел размок и расползся по серой парусине большим пятном.
— …и в прах возвратишься.
Еще совок. На сей раз пепел попал на другое место, и парусина становилась все грязнее.
— Из праха восстанешь вновь.
Рикард и Альгот подошли к доскам и подняли их одну за другой. Перевязанный парусиновый узел с останками шкипера Хансена вертикально упал в воду и исчез с характерным звуком, приглушенным падающим дождем. За ним последовал Петер Эриксен.
Море под стягивающимися грозовыми облаками было черным. Окружающий лед светился желтым. Вот он взорвался бесчисленными осколками, они вздымались и сталкивались, словно море устало нести это бремя и беспокойно затрясло огромной спиной. Вдали медленно, как во сне, накренилась и легла набок «Анна-Мария». Море разжало тающие объятия льда, чтобы после вынужденной паузы вернуть корабль себе и довершить свою разрушительную работу.
Дрейман приказал свистать всех наверх. Грозовые облака походили на большой гранитный кулак, готовый вот-вот ударить. Освобождение ото льда обернулось новой угрозой. Они убрали все паруса, кроме фок-стакселя и зарифленного триселя. Хляби небесные разверзлись, и море вскипело. Со всех сторон поднимались волны. Льдины вздымались на пенных гребнях, обрушиваясь на палубу, с диким грохотом бились о мачты и надстройки, словно аккомпанируя глухой неритмичной барабанной дробью дьявольскому хору, завывающему в рангоуте.
Каждый раз, перед тем как пересечь палубу, они вели счет волнам. После трех больших почти всегда приходила одна поменьше, и тогда через затопленную палубу можно было пробраться к кубрику.