Мы, утонувшие - Страница 213

213

Спустя несколько часов они вместе покинули клуб. Молча. В отличие от других Кнуд Эрик не потрудился выучить и пары слов, которые могли бы разрядить атмосферу. Да, нет, спасибо, добрый день, спокойной ночи, до свидания, ты красивая, мы любить, я никогда не забыть. Она пыталась с ним заговорить, но каждый раз в ответ он мотал головой.

Снаружи все пронизывал тот едва теплящийся, умирающий и одновременно яркий свет, что царит за полярным кругом летними ночами. Единственное, что он о ней знал, — это имя, хотя, вообще-то, предпочел бы обойтись даже без такой малости. Ее звали Ирина. Кнуд Эрик размышлял, не то же ли эго, что и датское «Ирене». Он не знал ни одной девушки с таким именем, но всегда считал его олицетворением женской утонченности и хрупкости. И вот теперь оно оказалось именем шагающей рядом с ним хладнокровной убийцы.

Они направлялись к закоптелым баракам с брезентовой крышей. Кнуд Эрик предполагал, что это казармы, однако же вокруг не было даже намека на посты или заграждения. Он слышал как-то историю об одном моряке, которого девушка заманила в такой барак. Они легли на кровать в огромном темном зале, и, как только он снял штаны, зажегся свет. Вокруг стояла толпа женщин и глазела на его эрегированный член.

Барак оказался пустым. Они подошли к двери чуланчика, запертого на висячий замок. Достав ключ, она отперла. Вошла внутрь, опустила штору, зажгла керосинку. В комнатке не было ничего, кроме стола и кровати. На столе — фотография женщины, как ему показалось, ее собственная. Она стояла на лесной поляне рядом с мужчиной в форме и девочкой лет пяти. На земле играли свет и тени, люди на фотографии улыбались. Оба держали девочку за руки. Военный снял фуражку и обнимал Ирину за плечи. На ней была белая блузка, точно как сегодняшняя.

Где теперь эти люди? Мужчина, наверное, на фронте или мертв. А где девочка, один Бог знает. Но уж во всяком случае, не в Молотовске. Может, ее эвакуировали в безопасное место, куда-нибудь в тыл этой огромной страны.

Заметив, что его взгляд прикован к фотографии, Ирина отвернулась, и это заставило его думать, что оба они, и мужчина и девочка, мертвы. Она лежала на кровати и ждала его. Он ляг рядом, обнял ее одной рукой, другую положил на грудь. Какая же у нее нежная и теплая кожа. Ему хотелось только этой нежности и тепла. То, что он сейчас испытывал, скорее можно было назвать потребностью, чем похотью, — животной, но не дикой. Трогать живую дышащую кожу — вот все, чего ему хотелось, даже если это тепло исходит от женщины, привыкшей убивать, не моргнув и глазом.

О чем она думала, когда смотрела на него, разрядив свой автомат в пленного? Искала прощения, понимания? Спрашивала себя или даже его, сможет ли он теперь видеть в ней человека?

Чувствуя под рукой тепло ее кожи, бесконечную, податливую, обволакивающую нежность, он прижался щекой к обнаженной груди, подобно тому как жертва кораблекрушения, спасшись из ледяной воды, прижимается щекой к земле, обнимая спасительную сушу. Ему хотелось лежать так вечно, не шевелясь, на уходящем в бесконечность теплом континенте обнаженной женской кожи.

И вдруг она зарыдала. Прижала его к себе, стала гладить по голове, умоляющим голосом произнося его имя, одно только имя, много раз. Она была такой же утопающей, как и он. Все в нем сжалось. Двое утопающих не могут друг другу помочь. Все, на что они способны, — это потопить друг друга.

Он вырвался из ее объятий. Это было выше его сил. Ведь все это время он был один, даже когда лежал, прижавшись щекой к ее нагой груди. Осужденный на одиночество искал ангела смерти, но нашел человека, а как раз этого он вынести и не мог.

Вскочив с кровати, Кнуд Эрик побежал по пустынному бараку, шаги отдавались эхом, как будто в здание на миг возвратились населявшие его когда-то, а теперь мертвые солдаты.

* * *

Кнуда Эрика забрали чуть за полдень. Так он каждый раз воспринимал приглашение на встречу с местным советским руководством. Ему казалось, что его арестовывают. За ним пришли офицер и переводчик. Обе, естественно, женщины. Переводчица тоже носила форму, но была молодой и самоуверенной — так, словно считала себя представительницей чего-то великого. Ее устами говорило само Советское государство, и говорило оно командирским тоном и на английском языке, которым владело лучше, чем он сам.

Глаза девушки были слегка подкрашены тенями, происхождение которых определить было затруднительно. Он ни разу не встречал ее в клубе и не сомневался, что она не общается с моряками, прибывавшими в Молотовск. Кнуд Эрик частенько задумывался о том, что если среди местных женщин и правда есть шпионки, то она стопроцентно подходит под это определение.

На встречах обычно обсуждали условия фрахта. Никак не сходившиеся мелочи порождали бесконечные дискуссии, и на этих встречах он всегда пребывал в одном и том же, смиренном, настроении. Знал, что снова придется потерять день, выслушивая бюрократические придирки и оскорбительные замечания о недостаточном рвении союзников.

Но на сей раз его ждал сюрприз: конверт с чеками для членов команды. Это была военная надбавка, которую платили русские, — сто долларов на человека, чеки были подписаны лично Иосифом Сталиным.

— Будете дураками, если попретесь в банк за этой сотней, — сказал Уолли, получив свой чек.

— Может, они фальшивые, — добавил Хельге, — и нас арестуют.

— Один мой друг по имени Стэн, получив такой чек, отправился в банк на Аппер-Ист-Сайд, чтобы получить с Дядюшки Джо свои сто долларов. Кассир покрутил бумажку и говорит: «Подождите» — и тащит его на пятый этаж к директору, тот тоже таращится на бумажку, как будто впервые чек увидел. Друг мой тогда, точно как Хельге, решил, что вляпался. А банкир и говорит: «Я тебе за этот чек двести долларов дам». — «Чего?» — спрашивает мой друг. Он ничего не понял. «Ну ладно-ладно, — говорит банкир, — триста».

213