Мы, утонувшие - Страница 64

На следующее утро мы с канаками распрощались. И снова подали друг другу руки. Второй и последний раз. Мой безухий спаситель положил мне руку на плечо и посмотрел в глаза. Я поймал взгляд глаз, сокрытых в бездонной полночной синеве его лика. Между нами теперь существовала связь. Наверное, это не было дружбой, ведь мы ни разу не обменялись и парой слов.

А теперь они говорили со мной. Каждый произнес на прощание по одному слову. Я помню их до сих пор: Палеа, Коа’а, Кауу. Четвертое слово было длиннее. По-моему, Кели’икеа, но я не уверен. Сначала я подумал, что слова означают «прощай». Но потом решил, что они, наверное, назвали мне свои имена.

Я направился обратно к берегу. На песок тяжело набегали волны. Но в воздух брызги пены больше не поднимались. Повсюду виднелись поваленные пальмы и развалины домов. И я осознал, насколько нам повезло, что хижина, где мы прятались, выдержала шторм. Подойдя к полосе прибоя как можно ближе, я оглядел разгром, царивший на побережье, страшась увидеть останки «Летящего по ветру», способные разоблачить меня. Обломок реи, доска, штурвал беды не наделают, но табличка с названием может все погубить. Мой взгляд обратился к горизонту. На рифе не было ни обломка. Море уничтожило «Летящего по ветру». Где бы ни находились останки разбитого судна, на берегу Апии их не было.

Мой рундук остался на плоту, и я не надеялся увидеть его снова. Эту цену пришлось заплатить за то, чтобы мое имя не связывали с именем Джека Льюиса.

Я находился в западной части бухты, рядом с Милинуу, который раньше уже видел на карте, и надеялся, что если направлюсь на восток, то наткнусь на жилье, которое обнаружит присутствие здесь белых людей. Вскоре я увидел за пальмами каменные дома с красными черепичными крышами и пошел к ним. Даже для этих солидных строений шторм не прошел бесследно. В одном месте обвалился фронтон. В другом ветер сорвал с крыши черепицу, обнажив стропила.

Постройки располагались вольготно. Дома не жались друг к другу вдоль улиц, а были разбросаны по пальмовой роще. Вид этих просторных жилищ с белыми оштукатуренными стенами, крытыми верандами, широкими свесами крыш, щедро предлагающими тень, которой местным жителям, должно быть, так недоставало в этом тропическом пекле, навевал мысли о благосостоянии и порядке. Вокруг деловито сновали белые и туземцы. Уже велись организованные работы по расчистке местности после бури.

Я бесцельно прохаживался, чувствуя себя лишним и чужим, каковым, собственно, и являлся. Никто не обращал на меня внимания, никто не окликал. Я догадался, что многие были здесь проездом: торговцы, моряки или искатели приключений вроде меня.

Передо мной на белой стене дома сияла начищенная медная табличка. Сочтя, что в этих стенах должны обитать представители власти, к которым можно будет обратиться с лживым рассказом о гибели «Йоханны Каролины», я остановился прочитать надпись.

На табличке значилось: «Deutsche Handels- und Plantagen-Gesellschaft».

Едва успев дочитать до конца, я услышал, как позади кто-то откашливается, и обернулся.

На меня смотрел мужчина в белом. Одежда его была выглаженной и безукоризненно чистой. В петлице торчал свежий цветок гибискуса, словно мужчина провел штормовую ночь, готовясь к приему. Из-под широких полей шляпы на меня уставились светлые глаза, а их владелец поднес руку к тонким усикам, образующим две впечатляющие дуги на загорелых, едва тронутых морщинами щеках, и спросил на английском:

— Я могу вам помочь?

Я тут же опознал немецкий акцент и ответил по-немецки:

— Я датский моряк. Пришел заявить о гибели «Йоханны Каролины» из Марсталя, во время шторма разбившейся о рифы у Апии. Вы не знаете, есть ли поблизости консульство или любое другое официальное представительство, куда я мог бы обратиться?

— А, так вы датчанин. Тогда мы, получается, своего рода земляки. Датского консула, само собой, здесь нет. А что касается властей… — Он пожал плечами, словно здесь это слово не имело смысла. Оставив в покое усы, он опустил глаза, словно искал что-то под ногами, и сложил руки за спиной; лицо его приобрело задумчивое выражение. — Можно сказать, что я — консул, в смысле, немецкий консул. Так что, наверное, вы можете обратиться ко мне. Я слышал, что некое судно село на рифы, но шторм лишил нас возможности прийти вам на помощь. Пришлось заботиться о собственном выживании.

Он протянул мне руку:

— Генрих Кребс.

Я назвался.

— Мэдсен? Знакомая фамилия.

Он снял шляпу и утер лоб платком.

— Да, жара действует на память.

— Так зовут одного моего соотечественника, — произнес я.

Во рту пересохло, сердце забилось.

— Здесь, на Самоа, должен быть один Мэдсен. Я бы хотел с ним встретиться.

— Полагаю, это возможно. Я узнаю. Но должен вас предупредить. В этих краях встречи с соотечественниками не всегда радуют.

Он положил мне руку на плечо и одарил меня внимательным взглядом. Затем улыбнулся:

— Пойдемте в дом. У вас усталый вид. Но какое везение! Немногие выживают после встречи с апийским рифом. А что же остальные члены команды?

— Капитан Хансен не смог добраться до берега, — ответил я коротко, почувствовав укол совести из-за своего вранья.

— Вам, верно, ванну нужно принять и поесть. А после я запишу ваш отчет.

Слуга-туземец в столь же безупречно белой одежде, как и его господин, приготовил мне ванну. Я снял грязную, рваную одежду и присмотрелся к своему отражению в большом, в полный рост, зеркале в золоченой раме. Зрелище явно не заслуживало такого роскошного обрамления. Я исхудал так, что кости торчали, все тело было в синяках. Лицо также свидетельствовало о перенесенных испытаниях. Царапины еще не зажили. Одна рассекала правую бровь, другая красной чертой шла через щеку. Я был больше похож на потасканную портовую сволочь, чем на потерпевшего кораблекрушение; удивительно, что консул сразу не прогнал меня.