Мы, утонувшие - Страница 77

Она родилась в Шанхае. Отца и матери не знала. Сирота, добывала себе пропитание, торгуя цветами на улице. Многие из нас встречали ее в Роттердаме еще при жизни Прессера, когда он поднимался на борт наших кораблей, чтобы снять мерки. Но ее видели и в Сиднее, и в Бангкоке, и в Баие, и в Буэнос-Айресе. В борделе, подчеркивали одни. Другие узнавали в ней управляющую пансионом. Все что-то о ней знали. Но никто ни в чем не был уверен. Нужно было иметь девять жизней, как у кошки, чтобы присутствовать везде, где ее видели. Или, во всяком случае, быть заядлой путешественницей.

В Марсталь она никогда не приезжала, Альберт ездил в Гавр. Но в один прекрасный день поездки прекратились. Мы решили, это разрыв. Но оказалось, что она внезапно умерла. Альберт ничего нам не рассказывал. Мы сами сложили два и два. Почему же они не поженились? Почему не жили вместе?

Может, Альберт недостаточно ее любил? Или она его?

— Да все как-то недосуг было, — отвечал он, если кто-нибудь, набравшись наглости, спрашивал, почему он все-таки не женился.

Ответ нас смешил. Но мы переглядывались с умным видом: возможность-то была.

Сначала Альберт купил старый торговый дом, стоявший на правой стороне Принсегаде, если идти от гавани. Затем на другой стороне улицы построил для себя новый двухэтажный дом с высокими потолками. С большим балконом, обращенным на восток, с которого было видно мол и острова нашего архипелага. Со стороны улицы имелся эркер. На маленькой табличке, прибитой к входной двери, золотыми буквами значилось: «Альберт Мэдсен».

Наискосок от него обосновался Лоренс Йоргенсен. Он стал судовладельцем и маклером задолго до Альберта. Когда-то Лоренс был толстяком с одышкой и умоляющим взглядом. Море закалило его, и мы забыли, что когда-то считали его жирным недоноском. Но он оставил море. Сдав штурманский экзамен, Лоренс списался на берег. Хоть и немного ему удалось отложить из скудного жалованья, но у него была деловая хватка. Он покупал доли в кораблях, умел договориться в сберегательной кассе и находился в своего рода партнерских отношениях с крупнейшим судовладельцем города Софусом Бойе, которого мы звали Фермер Софус, потому что он приехал из Оммеля, деревеньки в трех километрах от Марсталя.

Лоренсу Йоргенсену еще не было тридцати, когда он уговорил нас провести телеграфный кабель из Лангеланна. Он упомянул «мировой рынок» и «телеграф» — два слова, смысл которых нам по большому счету был неясен, — и соединил их таким образом, что мы поняли: мировой рынок нужен нам, как чернозем крестьянину, а без телеграфа до него не добраться.

Правительство отказало нам в поддержке. И Лоренс отправился в марстальскую сберегательную кассу, а затем на аудиенцию к Софусу Бойе. Фермер Софус был скромным человеком, хотя являлся крупнейшим судовладельцем нашего острова; ему не зазорно было отправиться на стоянку паромов, чтобы подработать лишний скиллинг носильщиком. Служащих у него не было. Он вечно стучал себя указательным пальцем по лбу и заявлял, что все хранится у него в голове. Но Фермер Софус выслушал, как Лоренс описывает говорящий кабель, отменяющий расстояния.

— Не важно, где ты живешь: в большом городе или в маленьком. Не важно, что ты живешь на крошечном острове посреди океана. Если у тебя есть телеграф, ты — в центре мира.

Большинству это казалось нелепой фантазией, но только не Фермеру Софусу, уши которого, бывало, закладывало, когда дело касалось других вещей. Он пошел с Лоренсом в сберегательную кассу и попросил повторить то, что тот ему рассказал.

— Центр мира, — сказал Лоренс.

Взгляд Фермера Софуса заморозил начавшую было расползаться по лицу директора сберегательной кассы Рудольфа Остермана улыбку.

Директор, будучи человеком с юмором, как раз собирался спросить, нельзя ли по телеграфу связаться с самим Господом Богом.

С того самого момента он занял диаметрально противоположную позицию.

— Телеграф — это сердце города, его благословение. В храме его место, — говорил он, совершенно позабыв о той шутке, что застыла у него на губах, когда Лоренс в первый раз заговорил о телеграфе.

Лишь когда к делу подключились сберегательная касса и крупнейший судовладелец города, появились и другие инвесторы. То, чего не захотело нам дать правительство, мы обеспечили себе сами.

И опять-таки Лоренс придумал для нашего города взаимное страхование. Сначала мы страховали малые корабли, а затем, по мере того как росло наше благосостояние, начали страховать и крупные. В 1904 году Общество взаимного страхования обрело свое собственное здание на углу Сколегаде и Хаунегаде. Великолепный большой дом из красного кирпича, с барельефом на фасаде, изображавшим шхуну на всех парусах. Этот дом выполнял функции мола. Он защищал нас.

Ничто не ускользало от внимания основательного, изобретательного Лоренса. Став начальником порта, он построил причал Дампскибсбро длиною четыреста футов, а саму гавань и фарватер от рейда до причала углубил. Лоренс был одним из основателей молочного завода Марсталя, чья дымовая труба возвышалась на Вестергаде. Он купил лошадь и разъезжал на ней по городу под звон подков по мостовой, производя внушительное впечатление своей могучей фигурой, настоящий строитель города, хотя стена, возведенная им вокруг Марсталя, была и невидимой. Он хотел защитить нас от всех непредвиденных несчастий, которыми полна жизнь моряков.

Лоренс поздно женился на женщине старше его на два года, Катрине Хермансен, однако успел родить троих детей. Старший эмигрировал в Америку, среднего он послал учиться торговому морскому делу в Англию, а младшая, девочка, осталась в Марстале и вышла замуж за парусника Мёллера с Нюгаде. У них родилось четверо детей, каждый день они приходили в контору дедушки на Принсегаде и пели ему своими тоненькими чистыми голосками. На письменном столе лежали телеграммы из Алжира, Антверпена, Танжера, Бриджуотера, Ливерпуля, Дюнкерка, Рики, Кристиании, Стеттина и Лиссабона. В старости Лоренс снова потучнел, как встарь. Но больше никто не дразнил его из-за полноты. Он сидел на вращающемся конторском стуле, слушал пение внуков и был похож на одного из жирных, довольных будд, которых можно увидеть повсюду в китайских храмах.