Мы, утонувшие - Страница 103

103

Альберт молчал. Выпил кофе, съел еще печенье. Его собственный отец совершил предательство, которое он никогда не сможет простить. И тем не менее он осознал, что всегда воспринимал отсутствие отца как естественную вещь, хотя мужчины других профессий не отсутствовали дома по двенадцать месяцев кряду.

— Так что это за жизнь? — повторила вдова. — Для отца, который едва знает собственных детей, для детей, растущих без отцов, хотя отцы живы и находятся где-то на другой стороне земного шара, для матери, которая большую часть времени в одиночестве несет бремя ответственности и к тому же постоянно боится узнать страшные новости. Не стоит ли ей попытаться отговорить сыновей от такой профессии? У нас есть электричество, телеграф и пароходы, работающие на угле, так почему же наши дети и женщины не должны пожинать плоды прогресса, почему они должны жить как в прошлые столетия? Вы верите в прогресс, капитан Мэдсен. Так отчего же не поприветствовать такое развитие событий? Оттого что оно меняет хорошо знакомый вам мир? Но такова, если я правильно понимаю, природа прогресса: мир не только становится лучше, он становится неузнаваемым!

Сам Альберт так и не стал отцом. Никогда не держал на руках настоящего, живого ребенка, детеныша, который называл бы его папой. Тут ему нечего было возразить. Иногда он чувствовал, что есть в его жизни изъян, но жалеть об этом не собирался. Такова его жизнь, и точка.

Когда он списался на берег, было уже поздно. В пятьдесят лет семью не заводят. Да и кто бы за него пошел в таком возрасте, вряд ли даже старая дева, если только с каким-то существенным недостатком. Может быть, вдова, их в городе хватало. Замуж им хотелось, но в основном из практических соображений. Вот только вряд ли они способны были родить, эти вдовы с иссушенными чреслами и обвисшими грудями. А в том, чтобы обременять юную девицу союзом со старым чудаком, он будущего не видел.

Так говорил он нам — бывало, как бы мимоходом, в слегка пренебрежительном тоне, который многое мог сообщить тому, кто умеет слушать.

— Мне трудно об этом судить. У меня же нет детей, — ответил он вдове.

И взял еще печенье.

— Вообще-то, странно. Я всегда придавал такое значение роду. А о продолжении собственного не позаботился.

— Никогда этого не понимала, капитан Мэдсен. Вам следовало жениться.

Вдова ничего не знала о китаянке.

— Несмотря на долгие путешествия? — спросил он с иронией.

— Такова уж жизнь. И все же вы могли бы стать хорошим мужем. Вы человек ответственный, дальновидный. Эти качества встречаются не так часто, как принято считать. Дети — это дар. А вы от него отказались. Не надо было.

— И это утверждаете вы, человек, у которого этот дар многократно отнимался.

Она опустила голову:

— Еще кофе?

Он кивнул и почувствовал, что с этим намеком на детей, которых она лишилась, зашел слишком далеко. Поднеся фарфоровую чашку к губам, он посмотрел на нее сквозь пар, идущий от кофе.

Она подняла глаза, и взгляды их встретились.

— Нет, капитан Мэдсен, потеряв ребенка, не жалеют о его рождении. Ребенок же не сделка с жизнью, я повторяю: ребенок — это дар. И когда он уходит, остается воспоминание о тех годах жизни, что были ему даны. Не смерть.

Анна Эгидия замолчала, и он заметил, как она взволнована. Ему захотелось поступить так, как она тогда, в церкви: накрыть ее руку своей. Но надо было встать и обойти вокруг стола. Он почувствовал себя неловко, засмущался, и стало слишком поздно. Наступившую тишину можно было истолковать как знак его уважения к ней, но он-то знал, что это от беспомощности.

— Я научилась смиряться. — Она посмотрела ему в глаза: — Думаю, Господь ничего не делает зря. Если б не эта вера, мне не выдержать. У меня есть Иисус.

И снова Альберт не знал, что ответить. Он ощутил, что между ними разверзлась пропасть, и подумал: а можно ли отнести различия в образе их мыслей на счет различий между мужчиной и женщиной? В ней было что-то, чего он не мог постичь, до чего не мог дойти собственными силами. Он во всем искал смысл и возмущался, если не находил. Она же оставалась в ладу с собой и миром, даже когда жизнь отнимала у нее самое дорогое, детей. В ней жила незнакомая ему сила. Или он никогда не нуждался в силе такого рода, хоть и считал, что сны возложили на него нечеловеческое бремя. Альберт всегда испытывал уважение к вдове Карла Расмуссена. А теперь начинал сознавать, что восхищается ею. Но что-то в нем восставало против ее взгляда на жизнь.

Они снова погрузились в молчание, и снова молчание нарушила вдова:

— Меня по-прежнему окружает много детей. Мои внуки и еще соседские дети.

— Да, я знаю, что вы не стоите в сторонке, когда беда стучится в чью-то дверь.

— Бывает, я беру к себе детей на время. Мне хочется чувствовать себя нужной. Иначе, кажется, жить не смогу. — Она поглядела ему в глаза: — Вы чувствуете себя нужным, капитан Мэдсен?

— Нужным? — повторил он. — Чувствую ли я себя нужным? Не знаю. О снах я никому не могу рассказать. Даже вам неприятно…

Он поколебался. Снова возникло это чувство, что он далеко зашел. Несправедливо ее упрекать. Она его выслушала, не сбежала, как идиот Андерс Нёрре. Он виновато посмотрел на нее. Она спокойно встретила его взгляд.

— Простите, — сказал Альберт. — Это несправедливый упрек. Ваше право отказаться слушать о моих снах. Кому это приятно? Хуже, наверное, то, что опыт долгой жизни, проведенной в море, в наши дни, кажется, тоже не представляет интереса. Да, я чувствую себя бесполезным. Мы говорили об этом в церкви намедни, о чувстве, что ты зажился на этом свете. Если ты больше никому не приносишь радости, то, видно, слишком зажился.

103