Мы, утонувшие - Страница 138

138

— Слушай свою маленькую sampan girlie. У тебя все получилось в Порт-Артуре ровно по тем же причинам, по которым ничего не получилось в Шанхае, лао-йо. В Шанхае у тебя не получилось, потому что великие державы уже поделили пирог. И для маленького датчанина места не осталось. Английский, французский или американский бизнесмен всегда может подкрепить свои требования канонерскими лодками. А датский — не может, и потому в мире есть такие места, где рады именно ему, ведь никто не ждет, что в кильватере его торговых кораблей последуют военные. Как у датчанина, у тебя есть лишь твои собственные ловкие руки. Их ты и должен использовать, ведь в мире много таких мест, где гость, протягивающий руки, в которых нет оружия, — самый желанный гость. Человек из маленькой слабой страны — все равно что человек без гражданства. Помаши лишь своим флагом. Они не увидят христианского креста, белого креста на красном поле. Они увидят белую тряпку. Закутайся в белые одежды невинности, лао-йо.

Маркуссен не оскорбился. Патриотом он не был. Его родиной были бухгалтерские книги, пусть даже фальсифицированные, и он осознавал мудрость ее советов.

Он пользовался своим датским гражданством, чтобы подать сигнал о том, что не опасен, и уже только потом наносил удар. Маркуссен обзавелся гибкими и ловкими женскими руками.

— Почему ты с ней расстался? — спросила Клара.

Во время доверительного разговора они незаметно перешли на «ты».

— Когда-нибудь ты узнаешь. Но не сейчас. Я рассказал тебе эту историю, потому что хотел, чтобы ты кое-что усвоила: не про меня, а про то, как женщине управлять делами. У меня трое детей, но на меня похожа лишь дочь. Два сына — абсолютные недотепы. Если я передам дела им, все тут же рухнет. А у дочери есть талант — но против нее ее пол. Так что мне придется завести подставное лицо, а настоящим хозяином предприятия сделать дочь. И никогда ей не снискать признания. Это станет ее трагедией. Она будет действовать обманом, но в этом и ее сила. Тебе придется поступать так же. С этого дня ты — обманщица.

* * *

У Клары Фрис появился неожиданный союзник.

Смерть.

В Марсталь заявилась «испанка», и, как и везде, сняла свою жатву. Грипп не море, которое забирает только мужчин. «Испанка» забирала всех, кто попадался на ее пути, милосердно позволяя жертвам умереть в собственной постели, так что близким для утешения оставалась могилка.

Пастор Абильгор совершал обходы, беседовал с близкими усопших и служил панихиды. Грипп не пугал его так, как война. На кладбище появились новые могилы, и цветочки на них поливали каждое воскресенье после полудня. Скорбящие тихо говорили с усопшими. Иногда раздавался всхлип, но если кто-то, подняв голову, замечал у могилы напротив соседа, то сейчас же принимался горячо обсуждать с ним последние новости. Дети, позабыв, где находятся, с шумом бегали по расчищенным дорожкам, пока кто-нибудь на них не шикал.

Тяжело терять близких. Но все же это жизнь, какая ни есть жизнь. Приходится склонять голову и принимать ее такой, как есть. Никто не возмущался, не сетовал ни на высшие силы, ни на власти земные.

— Справляемся помаленьку. А что делать, — говорили мы друг другу при встрече.

«Испанка» не различала великих и малых. И все же ей, казалось, особенно пришлось по вкусу потомство Фермера Софуса. Сам-то он давно уже умер, а его судостроительная компания осталась в руках семейства Бойе. Через год после разорения Хенкеля они открыли новую пароходную верфь в северной части порта. Каждый раз, слыша, как клепало вгоняет раскаленные заклепки в гулкий стальной корпус, мы думали одно: «Мы еще на что-то способны». Верфь создала семья из нашего города. Всё в эти годы оказывалось поверхностным и подверженным упадку, и все же дела наших рук устояли, подобно молу, который защищал и будет защищать гавань во веки веков.

Но Поуль Виктор Бойе не устоял. Высокий, величавый, с волнистой бородой, спадающей на грудь, корабельный плотник и инженер, создатель и руководитель верфи, одинаково компетентный как в конторе, так и на стапеле, где всегда был готов подключиться к работе, если сотрудники его не успевали с заказом. Грипп дохнул на него своим тлетворным дыханием, и свеча его жизни угасла.

Через месяц две сестры Бойе, Эмма и Йоханна, схоронили и своих мужей. Они стояли во главе судоходной компании, солидные, здравомыслящие мужчины, сумевшие сохранить равновесие между прибылями и убытками в нелегкие годы войны, терявшие людей и суда, но никогда — деньги и теперь полагавшие, что настало время больших перемен: замены парусников пароходами.

Но у гриппа на этот счет было свое мнение.

Трижды полгорода следовало за гробами по Оммельсвайен. В начале процессии шли девушки, бросая цветы на брусчатку, словно готовя дорогу в рай: те, кому довелось умереть не в море, а дома, все-таки заслуживали некоторой пышности. Мы до сих пор придерживались этого старого обычая. За девушками ехал катафалк, запряженный черной лошадью.

Они сошли в могилу с промежутком в две недели. Один за другим.

В первый раз мы ничего не заподозрили. Но на третий уже знали. Мы похоронили не просто людей.

— Теперь остались одни матросы, — сказал каменотес Петерсен и потер затылок редко покидающим его голову картузом. — Мы только что схоронили капитана и штурманов.

Каменотеса Петерсена мы прозвали Ликорезом, потому что он всегда вырезал новопреставленных из дерева. Глаз под козырьком был наметанный, и мерку он с нас снимал не совсем как похоронный агент, но вроде того. Едва человека хоронили, как на полочке в мастерской Петерсена появлялась маленькая фигурка. А мастерская находилась напротив кладбища. И заказчикам удобно, да и ему не надо издалека возить полированные надгробия с крестами, ангелами и якорями. Мастерская Ликореза представляла собой такое кукольное кладбище напротив настоящего, с той лишь разницей, что здесь на мертвых можно было полюбоваться. Дарить свои фигурки родственникам усопших Ликорез не хотел, и, когда его спрашивали, почему он не вырезает живых, мастер отвечал, что никого не хочет оскорбить. Его деревянные фигурки были схожи с моделями, но выполнены в несколько гротескной манере. Большой нос становился еще больше, согбенная спина еще больше ссутуливалась, кривые ноги выглядели так, словно между ними была зажата невидимая бочка. У усопших почти всегда имелись клички, и фигурки Ликореза как раз их-то и увековечивали. Он виновато улыбался и утверждал, что причина, по которой некоторые выступающие части тела изображены, быть может, слегка преувеличенно, кроется в недостатке мастерства, а никак не злом умысле.

138