Мы, утонувшие - Страница 90

А затем началась война подводных лодок.

Пришло сообщение о первой потере. В теплый летний денек, второго июня, загорелась и пошла ко дну шхуна «Сальватор». Альберт пометил ее в правой колонке своей книги. Скоро она заполнится.

Никто не погиб. Экипаж вернулся и вел себя так, словно совершил великий подвиг. Хо-хо! — восклицали они, когда в пивных и на улицах их окружали любопытные. Говорить было не о чем. Конечно, они потеряли корабль, но подлодка взяла их спасательную шлюпку на буксир. Штурману Хансу Петеру Кроману подарили трубку и табак марки «Гамбург», отличный, кстати, табак, а шкиперу Йенсу Улесуну Сэнду — две бутылки коньяка на дорогу. Немецкий экипаж? Отличные ребята, может, немного бледные от постоянного пребывания в глубинах, но настоящие моряки.

— Жаль, — сказал Сэнд немецкому капитану, стоя на палубе подлодки, глядя, как горит «Сальватор».

— Что делать, война, — ответил капитан и с сожалением пожал плечами.

Хоть и не англичанин, а все же настоящий джентльмен! Отцепив буксировочный трос, немцы даже вежливо осведомились, достаточно ли провианта на борту спасательной шлюпки. Экипажи распрощались, обменявшись заверениями в том, что в деле не затронуто ничего личного. Коку, лишившемуся головного убора, подарили зюйдвестку. На следующий день их подобрал английский траулер, тоже отличные ребята.

Спустя несколько месяцев пришло сообщение от немецкого правительства о неправомерности потопления «Сальватора». Сэнд получил извинения самого императора Вильгельма, а также двадцать семь тысяч крон, что соответствовало страховой сумме.

Через пару месяцев сгорела следующая шхуна, «Кокос». Альберт добавил еще одно название в правую колонку.

И в этот раз, вернувшись домой, моряки говорили о войне как о сплошной потехе. Подлодка переправила экипаж на марстальскую шхуну «Карин Бак», находившуюся неподалеку. «Карин Бак» отпустили целой и невредимой, передав капитану Альбертсену потерпевших крушение. Подлодка уплыла, но через некоторое время вернулась с одеждой, которую в спешке забыл экипаж.

— Ну что скажешь? Неплохое у немцев обслуживание на войне!

— А что ж вы им не предложили постирать ваши подштанники, раз уж они затеяли такое дело? — спросил Уле Матисен, и все снова рассмеялись.

Телеграфисты отстукивали сообщения о чудовищных потерях на всех фронтах, а мы в Марстале считали войну развлечением.

Альберт вел учет. В те годы это стало для него настоящим наваждением. Ему казалось, что в этих записях скрыто послание, смысл которого просто еще ни до кого не дошел. В числах была сила доказательства. У него имелись списки цен на товары первой необходимости в Марстале: ржаной хлеб, масло, маргарин, яйца, говядина, свинина. Он следил за жалованьем матросов: военные надбавки, надбавки за внутриевропейские и дальние рейсы, страхование на случай смерти или инвалидности. Следил за фрахтовым рынком и ценами на корабли, за курсами и котировками валют.

Всем этим обычно и занимается хороший судовой маклер. А ведет ли он учет подорванных на минах судов, судов, уничтоженных торпедами и огнем, учет павших солдат из Северного Шлезвига, потерь англичан на 9 января 1916 года? Двадцать четыре тысячи сто двадцать два убитых офицера и пятьсот двадцать пять тысяч триста сорок пять убитых унтер-офицеров и рядовых? Непостижимые цифры, напишет он, и именно потому не производящие никакого впечатления. Так зачем же их записывать? Зачем вновь и вновь упоминать в разговорах с нами?

Зачем судовому маклеру и судовладельцу из маленького портового города в нейтральной стране, не принимающей участия в мировой войне и потому в каком-то смысле, можно сказать, выключенной из этого мира, — зачем ему эти колонки, правая и левая, списки погибших судов: левая колонка — для судов, виденных во сне, а другая, правая — для тех же судов, что затем идут ко дну в реальном мире? Чего он добивается?

За первый год войны город потерял шесть судов. На следующий год — лишь одно. Пока никто не погиб. Миллионы мертвых по ту сторону, вне поля зрения. В поле зрения мертвых не было, зато наблюдалось нечто другое, легкодоступное восприятию: фрахтовый рынок рос, новые суда окупались за год, жалованья утраивались. Уже в 1915 году начали расти и цены на суда. Даже старые деревянные посудины, потрепанные ветрами дальних странствий, продавались за цену вдвое выше обычной. К исходу года цены утроились. Эта тенденция продлилась весь следующий год. «Агент Петерсен», самое знаменитое судно города, в 1887 году в рекордный срок совершившее плавание из Южной Америки в Африку, оценили в двадцать пять тысяч крон, а продали за девяносто тысяч.

Марсталь потихоньку терял свой флот, но не из-за подводных лодок.

У Альберта были колонки, правая и левая. Но он понимал, что есть и третья колонка, о которой не предупреждали его сны, и список в ней увеличивался быстрее всего. Он стал вести учет проданных судов и видел, насколько эта колонка опережает две другие. В этом учете не было драматизма. Никаких снов, никаких смертей, только странное, лихорадочно растущее благосостояние. Все внезапно стали богатыми. Красили и ремонтировали дома. Обычно скромно одетые, женщины и в будни стали ходить в праздничной одежде. Появились новые дорогие товары. Некогда бережливые марстальцы жили так, словно пришел их последний день.

Но не страх смерти, присущий войне, породил лихорадку. Это опьянение исходило от денег.

* * *

И вот наконец в Марсталь пришла война с другим лицом, не праздничным. «Наконец» — так писал он и думал. Как будто должна была пасть стена, отделявшая его ото всех. Все узнают то, что знал он. Люди теперь гибнут не только в его одиноких снах. И в реальности они погибают от пуль, тонут, замерзают, умирают от усталости и жажды. Выжившие возвращались и рассказывали о том, что он уже видел в своих снах. Прочие исчезали бесследно.