Мы, утонувшие - Страница 99

Альберт знал, что есть те, кому не справиться с горем без Спасителя, и их он предавал в руки вдовы Карла Расмуссена. Он не считал их веру знаком слабости, знал, что людям нужны разные лазейки. У него не было ни одной. Сны преследовали его. Он был одинок, его вера в единство разбилась. Он уходил из домов скорби с расправленными плечами. Но внутри все сжималось.

Он не знал, что ему нужно. И вот теперь сидел в церкви, собирался с духом, разглядывая свои руки. И лишь изредка бросал взгляд на запрестольный образ кисти Расмуссена, где был изображен Иисус, усмиряющий бурю на Геннисаретском озере. Во внешнем мире бушевала война. Никогда еще не гибло столько людей, в своих учетных тетрадях Альберт вел счет потерям. Иногда он сравнивал себя с идиотом Андерсом Нёрре, человеком, единственным признаком разумности которого были бесконечные ряды цифр, словно молнии мелькавшие в его помраченном рассудке. Что мог Иисус сделать в мире, где один-единственный распятый человек с раной от копья в боку не казался такой уж страшной жертвой на фоне миллионов, умирающих на колючей проволоке с выпущенными кишками?

И Альберт записывал цифры. Может, ни во что другое не вместить все это немыслимое разрушение? Если бы кто-то нашел его записи, что бы он подумал? Что автор — идиот?

Он поднялся с жесткой деревянной скамьи, выкрашенной в синий цвет, и поежился. В побеленных стенах церкви было холодно. В руке Альберт держал телеграмму, направленную в судоходство и содержащую официальное известие о крушении трехмачтовой брамсельной шхуны «Рут»: Атлантический океан. На пути от Сент-Джонса к Ливерпулю. Вид крушения: пропала без вести. Погодные условия, направление и скорость ветра: неизвестны. То была задача с печально известным результатом: «После отбытия с Ньюфаундленда о судне „Рут“ информации не поступало. Предполагается, что судно пошло ко дну со всем экипажем и судовым имуществом».

Именно эту сухую констатацию фактов ему предстояло перевести на человеческий язык.

Судно погибло при неизвестных обстоятельствах: исчезло где-то посреди обширного Атлантического океана. Оно могло пойти ко дну где угодно в радиусе тысячи морских миль. Причина: оледенение, шторм, не успели уклониться от волны, встретились с бронированным монстром из далекого прошлого земли, внезапно всплывшим на поверхность, вооруженным торпедами и пуленепробиваемой жестокостью — напоминанием о том, что у моряка есть враги и помимо моря. Сумма всех этих неизвестных — смерть молодого человека, его исчезновение навечно, брошенное в лицо Хансине Кох, вдове моряка, два года назад потерявшей семилетнего сына: тот погиб при несчастном случае в лодочной гавани.

Вот в чем заключалась его задача. Он должен был помочь человеку пристать к гавани или по меньшей мере не дать ему пойти на дно в тот момент, когда скорбная весть достигнет его ушей.

В тот же день, только чуть раньше, сквозь эркер он увидел, как Лоренс переходит улицу, держа в руке телеграмму. Повесив пальто в прихожей, Лоренс с трудом уселся на диван. Долгие годы активной жизни оставили свой след. Вновь проявились слабости детских лет. Он частенько страдал одышкой, особенно в холодные зимние месяцы, и был подвержен сердечным приступам. Сейчас плечи его вздымались и опускались в такт судорожному, клокочущему дыханию. Сказывались усилия, которые пришлось приложить, чтобы перейти улицу под мокрым снегом, под напором пронизывающего ветра. Он забыл надеть шляпу, и мокрые жидкие волосы прилипли к макушке. Буддоподобное лицо пылало. Свою вечную трость он притащил с собой в гостиную.

— На этот раз «Рут», — только и сказал он.

Лоренс уже потерял два судна и каждый раз сам извещал семьи погибших. Он бы и в этот раз поступил так же, но прогулка по городу в таком состоянии требовала колоссального напряжения сил, которое могло дорого ему обойтись. Для верховой езды он стал слишком стар.

— Ты забыл шляпу, — сказал Альберт. — Давай я все сделаю.

Сначала Альберт поднялся по Киркестраде, чтобы известить пастора Абильгора. Затем посидел в церкви, пытаясь, как обычно, собраться с духом. И вот стоит перед дверью на Винкельстраде. Дверь открыла сама Хансине Кох.

— Я знаю, зачем вы пришли, — спокойно произнесла она, увидев массивную фигуру Альберта за дверью.

— Петер.

Он произнес имя, и ее словно пронзил удар молнии. Щеки побелели, губы задрожали.

— Не стойте там! — внезапно произнесла она командным тоном, и он почувствовал, как она за резкостью пытается скрыть свои чувства.

Женщина исчезла на кухне, чтобы сварить кофе, без которого от нее не уходил ни один гость, независимо от того, с какими новостями он явился. Альберт прошел в гостиную, сел. Печка была холодной. Гостиной по обычным дням не пользовались, потому и не топили, но он знал, что именно сюда ему принесут кофе. Слышно было, как на кухне гремят кофейником, затем чирканье спички и шум газовой горелки. Хансине Кох слышно не было. Если она и плакала, то беззвучно.

Наконец хозяйка внесла чашки — английского фаянса, наверняка муж привез или по наследству достались, — и принялась разжигать печку. Он не предлагал помощи, не просил ее оставить в покое печку и попить кофе в другой, теплой комнате. Ведь эти простые занятия были спасительной соломинкой для Хансине Кох. Благодаря им она теперь будет выживать. Приготовление кофе — ритуал, по важности равный похоронам, которых она никогда не устроит своему утонувшему сыну.

Хансине Кох села напротив Альберта и разлила кофе по чашкам. Он изложил предполагаемые обстоятельства крушения. Сказать особенно было нечего. «Пропала без вести», то есть так и не пришла в Ливерпуль. Было важно, чтобы у матери не возникло ложной надежды из-за неопределенности обстоятельств исчезновения «Рут». Тогда она не сможет смириться с утратой. Может, не смирится и так. Но надежда остановит время, и оно утратит свою целебную силу. Он знал это.